1-ю статью цикла - Вся жизнь - фантастика. Часть 1. Награды, нашедшие кумиров. О - многое говорящих - наградах Григория Евдаева (Гасана Мирзоева). И платы за них - можно прочесть здесь.
2-ю статью цикла - Вся жизнь - фантастика. Часть 2. Мемуары Гасана Мирзоева и свободная пресса - о секретных миссиях в Нью-Йорке, отжатии отжатых бизнесов, татах и татях - можно прочесть здесь.
* * *
Есть известная притча - о мальчике и волке. Которому люди перестали верить во всем, даже когда он говорил правду, после того, как он соврал.
Или, к примеру, пословица - "даже маленькая ложь может родить большое недоверие".
Академику (собственной частной академии) Российской академии адвокатуры и нотариата Гасану Мирзоеву (Григорию Евдаеву) стоило бы помнить об этой притче и об этой пословице, когда он публикует свои мемуары.
Особенно что касается описания якобы ключевых, поворотных, моментов его жизни.
Которые врезаются человеку в память, и особенно если эти "врезанные в память" детали Мирзоев публикует.
В двух разных книгах, с разницей в 8 лет между ними - описание первого приезда Мирзоева в Москву на работу.
Детали этих описаний разнятся настолько, что возникают вопросы -
- либо эти две книги писали два разных литературных раба Гасана Мирзоева (а Гасан Мирзоев присвоил чужой труд, получив за эти книги литературные премии), что уже не характеризует адвоката Мирзоева с положительной стороны,
- либо эти две книги написал левой ногой сам Мирзоев, но, будучи человеком занятым и думая, что этот слащавый высокопарный лицемерный проповеднический бред все равно никто читать не будет, не счел за необходимость сначала перечитать, что он накропал о своем же приезде в Москву в 1999-м году, чтобы хотя бы врать по тому же сценарию в своей книге от 2009-му году.
Давайте взглянем, как выглядел заезд адвоката Григория Евдаева - Гасана Мирзоева в Москву на новую должность, в описании самого адвоката Григория Едаева - Гасана Мирзоева, в книге "Мой завет" от 2007 года.
==
Вот переезд Гасана Мирзоева в Москву. Самолетом, и из аэропорта - в гостиницу с окнами на улицу Горького.
"Часть первая. Я построил мир. Глава 1. Московский рейс.
Знайся только с достойными дружбы людьми
С подлецами не знайся, себя не срами,
Если подлый лекарство нальет тебе - вылей!
Если мудрый подаст тебе яду - прими!
Омар Хайям
В феврале 1986 года я прилетел в Москву насовсем. Семья осталась в Баку, мама молчала и не хотела говорить о переезде, дети учились, а отца не стало двумя годами раньше. Но именно он мечтал о возвращении в Москву – в город его молодости, его научных изысканий, учебы и трудного пути признания. С 1953 по 1958 год он учился в Московском институте инженеров железнодорожного транспорта, в 1963 он защитил здесь кандидатскую диссертацию.
...
А в тот простудный февральский
вечер 1986 года, когда я приземлился во Внуково, все наши судьбы и вот
такой ход истории был только Богу известен.
Угрюмый ночной аэропорт встретил меня изморосью, ледяной кашицей, в которой я утопал по колено, пока добирался до стоянки такси. Проходил это мерзлое болото, словно обмельчавший Ледовитый океан. Тут еще полился снежный дождь – совсем повеселело. Если северянин воспринимает ад, как пекло, то для бакинца вот такое февральское несварение природы за ад тоже вполне может сойти.
- Сколько до центра? – спросил я на всякий случай, хотя расценки знал по частым визитам в столицу, приходилось последнее время полетать. Но и цены менялись каждый день.
Даже мне, руководителю одной из крупных юридических консультаций в Баку запрос показался совсем космическим. Ну, что ж, деваться было некуда – за то, чтобы тебя вывезли из этого ада, я готов был отдать полцарства.
- Ну, что, откуда к нам? – фамильярно спросил водитель, - Небось из Арзебайджана?
- Угадали, - скучно ответил я.
- А я вижу смуглый такой, хотя, если тебя отбелить – вылитый мой сосед Петр Иванович. Даже курносый такой же.
- Так мы и есть соседи, - устало парировал я щербатому таксисту, - в одном Советском Союзе живем, забыли?
Водитель помолчал, и я уж испугался, что он обиделся.
- Я в Москве часто бываю. Друзей много, - я вспомнил ныне покойного Юрия Федоровича Полякова, он тогда работал лектором ЦК КПСС, Льва Семеновича Симкина (сейчас профессор, доктор юридических наук, преподаватель Академии адвокатуры), Михаила Крестинского, в те годы он был майором милиции, а также трех Александров: Сашу Малика, Сашу Верзанского и Сашу Иванова.
Жили тогда в Москве и родственники мамы: дядя Илюша Шамилёв с семьёй: женой Анной Григорьевной и детьми Володей и Мариной. Дядя Илюша приходился моей маме двоюродным братом, но с самого детства он был очень близок и дорог мне, я всегда с ним советовался, особенно в последние его годы. Он – ветеран Великой отечественной войны, проработал в Москве более 50 лет, прожив 94, а до 2002 года он каждый год принимал участие в параде ветеранов на Красной площади. Несмотря на уговоры тёти Ани, как я называл его жену, я решил их не беспокоить своим приездом, так как Володя, их сын, женился, и у него к тому моменту уже было двое дочерей.
Угрюмый ночной аэропорт встретил меня изморосью, ледяной кашицей, в которой я утопал по колено, пока добирался до стоянки такси. Проходил это мерзлое болото, словно обмельчавший Ледовитый океан. Тут еще полился снежный дождь – совсем повеселело. Если северянин воспринимает ад, как пекло, то для бакинца вот такое февральское несварение природы за ад тоже вполне может сойти.
- Сколько до центра? – спросил я на всякий случай, хотя расценки знал по частым визитам в столицу, приходилось последнее время полетать. Но и цены менялись каждый день.
Даже мне, руководителю одной из крупных юридических консультаций в Баку запрос показался совсем космическим. Ну, что ж, деваться было некуда – за то, чтобы тебя вывезли из этого ада, я готов был отдать полцарства.
- Ну, что, откуда к нам? – фамильярно спросил водитель, - Небось из Арзебайджана?
- Угадали, - скучно ответил я.
- А я вижу смуглый такой, хотя, если тебя отбелить – вылитый мой сосед Петр Иванович. Даже курносый такой же.
- Так мы и есть соседи, - устало парировал я щербатому таксисту, - в одном Советском Союзе живем, забыли?
Водитель помолчал, и я уж испугался, что он обиделся.
- Я в Москве часто бываю. Друзей много, - я вспомнил ныне покойного Юрия Федоровича Полякова, он тогда работал лектором ЦК КПСС, Льва Семеновича Симкина (сейчас профессор, доктор юридических наук, преподаватель Академии адвокатуры), Михаила Крестинского, в те годы он был майором милиции, а также трех Александров: Сашу Малика, Сашу Верзанского и Сашу Иванова.
Жили тогда в Москве и родственники мамы: дядя Илюша Шамилёв с семьёй: женой Анной Григорьевной и детьми Володей и Мариной. Дядя Илюша приходился моей маме двоюродным братом, но с самого детства он был очень близок и дорог мне, я всегда с ним советовался, особенно в последние его годы. Он – ветеран Великой отечественной войны, проработал в Москве более 50 лет, прожив 94, а до 2002 года он каждый год принимал участие в параде ветеранов на Красной площади. Несмотря на уговоры тёти Ани, как я называл его жену, я решил их не беспокоить своим приездом, так как Володя, их сын, женился, и у него к тому моменту уже было двое дочерей.
...
Ну, да, - кивнул
водила, - небось овощи-фрукты…
Нет, я адвокат, увы.
- А чего ж, увы? – удивился водитель и даже оглянулся.
- Да я думаю, что мог бы стать гениальным поставщиком хурмы и апельсинов, а еще арбузов, винограда, киндзы, помидоров, о, вы еще не знаете азербайджанской кухни… - и я стал перечислять названия самых любимых кушаний, которые прекрасно готовила мама, и из чего они делаются.
Я почти довел водителя до голодного обморока, чувствуя, как он сглатывает слюну, как представляет себе щедрые дары кавказских склонов. Рыбу, черную икру ложками и нефть составами я не упомянул. Достаточно было, чтобы молчание длилось полчаса. Переваривал.
Куда и зачем я ехал по этой ночной трассе, вдоль косматых лесных пейзажей? Кто меня ждет? Кто мне обрадуется здесь? Зачем обменял свою четырехкомнатную бакинскую квартиру? Мама причитала всю дорогу, провожая меня, словно провожала на войну. Война не война, а сражения предстояли, не побоюсь сказать, великие. Вот я, бакинский адвокат с 1977 года, с 1978 года заведующий крупнейшей в Баку юридической консультацией № 13, верой и правдой служивший своему народу до этого в роли и оперуполномоченного угрозыска, и старшины роты в Советской Армии, и даже исполняющего обязанности военного следователя военной прокуратуры Баладжарского гарнизона Закавказского военного округа, и юрисконсульта, и адвоката, и депутата в начале поселкового, а затем Шаумяновского районного Совета народных депутатов города Баку, председателя комиссии по социалистической законности, - приехал служить Советскому Союзу, в общем и целом.
...
Нет, я адвокат, увы.
- А чего ж, увы? – удивился водитель и даже оглянулся.
- Да я думаю, что мог бы стать гениальным поставщиком хурмы и апельсинов, а еще арбузов, винограда, киндзы, помидоров, о, вы еще не знаете азербайджанской кухни… - и я стал перечислять названия самых любимых кушаний, которые прекрасно готовила мама, и из чего они делаются.
Я почти довел водителя до голодного обморока, чувствуя, как он сглатывает слюну, как представляет себе щедрые дары кавказских склонов. Рыбу, черную икру ложками и нефть составами я не упомянул. Достаточно было, чтобы молчание длилось полчаса. Переваривал.
Куда и зачем я ехал по этой ночной трассе, вдоль косматых лесных пейзажей? Кто меня ждет? Кто мне обрадуется здесь? Зачем обменял свою четырехкомнатную бакинскую квартиру? Мама причитала всю дорогу, провожая меня, словно провожала на войну. Война не война, а сражения предстояли, не побоюсь сказать, великие. Вот я, бакинский адвокат с 1977 года, с 1978 года заведующий крупнейшей в Баку юридической консультацией № 13, верой и правдой служивший своему народу до этого в роли и оперуполномоченного угрозыска, и старшины роты в Советской Армии, и даже исполняющего обязанности военного следователя военной прокуратуры Баладжарского гарнизона Закавказского военного округа, и юрисконсульта, и адвоката, и депутата в начале поселкового, а затем Шаумяновского районного Совета народных депутатов города Баку, председателя комиссии по социалистической законности, - приехал служить Советскому Союзу, в общем и целом.
...
Я оформился в
гостинице, номер оказался небольшим, уютным, с приглушенным светом, в
тёмно-коричневых тонах. Под
окнами, выходившими на улицу Горького, то и дело прошмыгивали
легковушки, словно раскаленным маслом обдавая тротуары и фасады размякшей снеговой
кашицей, которую никто не убирал. Поставил чемодан в прихожей, снял пальто,
пиджак, вошел в гостиную и поскорее прилёг, укрывшись пледом, хотелось
согреться."
Гасан Мирзоев, "Мой завет", 2007, стр. 7-11.
А вот появляется действующее лицо по имени Мария Ермолаевна:
Гасан Мирзоев, "Мой завет", 2007, стр. 7-11.
А вот появляется действующее лицо по имени Мария Ермолаевна:
" Меня назначили
исполняющим обязанности государственного арбитра города Москвы и нагрузили
массой дел по надзорной инстанции. И только в мае следующего года я дождался
сессии Моссовета. Трудовую книжку я, наконец-то, получил из Баку, перевели меня
на должность исполняющего обязанности, но впереди было еще самое знаменательное
и судьбоносное событие в моей жизни тех лет.
Жил я в то время уже не в гостинице, но еще и не в собственной квартире, ждал пока утрясутся все мои дела с оформлением жилья. С маминой легкой руки нашел я себе родной угол.
- Сынок, если ты не послушаешь меня, я сама приеду в Москву и тебя за руку отведу к Марии Ермолаевне! – так моя золотая мама пыталась взять штурмом мое несознательное отношение к своему здоровью и месту обитания, - Ты погубишь свой желудок, ты в этих гостиницах, как бездомный, как будто тебе некому помочь!
Мама умела настоять на своем. Она могла часами давать мне наставления, пока я не сдавался. В этот раз позвонила она и сходу затеяла разговор о том, что в Москве есть прекрасные люди, у которых я мог бы поселиться.
- Ты знаешь тетю Машу? – распевно спросила меня мама, - Мою подругу, она с мужем живет в центре, в Москве. Сергеевы, помнишь, они приезжали к нам в Баку? Ну, старинная моя подруга и муж у нее Костя!
- Конечно, я помню Марию Ермолаевну, - я даже стукнул себя пальцами по лбу, - как я мог ее не навестить, ах, я! Спасибо, что напомнила!
- Да, ты не понимаешь, Гриша! Ты должен у нее погостить, - тут мама, видимо, решила предпринять отвлекающий маневр, зная, как я не люблю стеснять чужих людей, - просто им так одиноко! Я уже ей позвонила. Когда она узнала, что ты в Москве, она отругала меня! Мне даже было неловко, что я забыла попросить тебя к ней наведаться, передать приветы, обнять от моего имени. Нет, ты помнишь ее? Она тебя так любит! Она ждет тебя на этой неделе! И если ты не поедешь к ней, я, сынок, приеду и буду ходить за тобой на работу с кастрюлями и кормить тебя домашней пищей, чтобы у тебя были силы! Она – мой заместитель!
- Мама, мама! Успокойся. Тебя послушать, так в Москве нет еды совсем! Это в Баку масла сливочного не купишь, а у нас тут кругом и столовые, и магазины.
Ну, в магазины-то я почти не заходил тогда, если признаться честно. И не потому, что нас снабжали какими-то там заказами, а потому что некогда было ни покупать, стоя в очередях, эти продукты, ни готовить. Я, действительно, обходился близлежащими столовыми и кулинарией, но в силу постоянного цейтнота мне даже в голову не приходило, что гостиница – это не самое уютное место для жизни.
Мама дала мне точный адрес и я, накупив продуктов и подарков, отправился в гости. Я помнил эту героическую женщину. Она была немного старше моей мамы, поэтому, когда началась война, Мария Ермолаевна, как все девчонки ее возраста, пошла в военкомат и от дверей военкомата до Берлина прошла всю войну. Я помнил ее статной женщиной, с мягкими чертами лица, в ситцевом цветастом платье, на каблуках и с огромным бежевым чемоданом. Она приехала к нам как-то в Баку, очевидно, со всем своим гардеробом. Да, когда-то и наши матери были такими молодыми и энергичными. Дверь открылась. На пороге передо мною стояла маленькая пожилая женщина лет семидесяти в блузке и строгой юбке, кутаясь в пуховый платок. Движения ее были легки, как бывают они легки у очень старых людей, ведь косточки их становятся невесомыми и хрупкими, а еды старикам тогда и не доставалось почти, не могли они первыми добраться к прилавку, на который выкидывалось с десяток кусков докторской или полдюжины синих цыплят.
Она ахнула, всплеснула руками и потянулась ко мне со слезами на глазах. Прильнула и долго стояла так на пороге, пока за спиной у нее не показался ее старенький муж Константин Павлович и не повел нас в комнату. Квартира была небольшой, в красном углу висела иконка, на горке и в лампадке теплились огоньки, на столе посередине комнаты стояли чашки и заварной чайник, зеленый с розовыми цветами, нарисованными уверенными мазками широкой кисточки. На чайнике красовалась немного засаленная, похожая на кустодиевскую, яркая ситцевая баба, сохраняющая тепло в сосуде. Комната была единственной, я сразу решил, что невозможно мне здесь жить, старикам и самим тесновато.
- Гришенька, - твердила Марья Ермолаевна, - какой ты стал…
Я готов повторять ее имя бесконечно. Эта женщина так любила меня, столько материнского тепла мне подарила, что мне до сих пор ее не хватает… Дело в том, что не отпустили меня старики. Уговорили, пригрозили своими наивными стариковскими угрозами. Мы устроили тогда прекрасный стол, выпили чаю. А потом Мария Ермолаевна сказала, что жить я буду в этой комнате, а у них на кухне столько места, что две тахты умещаются. Там они с мужем и спят. Конечно, они перебрались на кухню непосредственно перед моим приездом, я возмутился и стал укорять их: они, мол, ставят меня в неловкое положение. Но тут Марья Ермолаевна как-то сникла, опустила голову и стала говорить, словно самой себе.
- Я немного завидую твоей маме, Гришенька. Вот мы с мужем доживаем свой век, почти ни с кем не общаемся. Нам много не надо уже от жизни. Даже питаемся, как голубки, крохами какими-то. Хотелось бы только знать, что там, у вас, у наших детей происходит, куда вообще жизнь-то эта движется… Старики… ведь они только интересами своих детей живут, только один у них свет в окошке. Ты ведь знаешь, что у нас есть сын. Он теперь тоже очень достойным человеком стал, мы им гордимся даже. Он пошел по линии КГБ, - она тут перешла на шепот, - занят вот только чересчур. Мы его не видим почти.
- Да, Марья Ермолаевна, как всегда преувеличивает, - встрял Константин Павлович, насупясь, - «Почти не видим» – это было бы еще куда ни шло! Мы его, мать, совсем не видим, вот оно как.
У меня защемило сердце. Я вдруг вспомнил американского сослуживца Феликса, который годами не звонил матери, ее жалобный голос в трубке, надежду в этом голосе, когда та просила позвать Феликса к телефону. И мне вдруг показалось, что если я сейчас уеду, это будет равносильно тому, что я тогда отвечал этой бедной американке:
- Вашего сына нет на месте.
Я вставал утром рано. По обычаю читал молитву. На кухне тут же начинался шорох, звяканье чашек, ложек и шумела вода, которую Марья Ермолаевна торопливо наливала в чайник, чтобы вскипятить мне чай.
- Марья Ермолаевна! – строго выговаривал я ей, - Если Вы опять станете гладить мои носки, я маме пожалуюсь! Ну, почему Вы меня так балуете?
- А кого мне еще баловать, Гасанчик? Мой Юра государственную безопасность охраняет, внуков нет пока, а ты – наш любимый ребенок. А детей надо баловать.
Эта простая русская женщина была мне всем здесь в Москве – домом, семьей, ангелом-хранителем. Однажды, спустя несколько лет, я познакомился с ее сыном. Да нет, специально его разыскал и предложил встретиться.
- Мы с Вами почти родственники, - сказал я в трубку, - Мама моя сейчас живет в Москве, я хочу, чтобы мы все вместе посидели, посмотрели друг на друга, у нас у бакинцев есть такая особая любознательность: мы всегда хотим быть в курсе, как там поживают наши близкие, знакомые люди. Так и выясняется, кому нужно помочь, а за кого можно порадоваться. Ведь лишний повод для радости никогда не помешает, правда?
Он пришел в гости. Я привез в нашу квартиру и его родителей, созвал своих. Мы с Зиной встретили его тепло, но я специально старался показать, что главные люди на этом празднике – наши матери. Юра скользнул по щеке матери коротким поцелуем, пожал руку отцу и отошел к балкону. Марья Ермолаевна боялась поднять на него глаза, словно провинилась перед ним в чем-то. На самом деле, ей, наверное, казалось, что она может спугнуть сына лишним трепетным взглядом, и видение рассеется.
Казалось, он даже не понимал, что он здесь делает? Но через некоторое время я заметил, что Юрий пристально за мной наблюдает. Мне от этого взгляда стало не по себе. И хотя меня уже столько раз в этой жизни проверяли всевозможные органы, от этого рентгеновского взгляда хотелось сразу выпрямить спину и пересказать свою автобиографию еще раз.
- Юрий Константинович, давайте выпьем за наших мам, - предложил я ему, - Вы ведь знаете, что для меня сделала Ваша мама и Константин Павлович. Мы так сроднились за то время, пока я жил у Вас дома, в Вашей, можно сказать, квартире детства, что, может быть, могу даже представить и понять, как Вы росли, как развивались. Так вот, у Вас такие чудесные родители, я клянусь, никогда не перестану им быть благодарным, буду им помогать всем, чем могу.
Юра пожал плечом, но бокал осушил. Взгляд его несколько смягчился, он даже подсел на ручку кресла, в котором почти утонула Мария Ермолаевна.
Ее не стало совсем недавно. Она прожила долгую жизнь. А несколько раньше мы проводили Константина Павловича. Я заказал памятник. Когда памятник водружали на могиле, был повод еще раз собраться. В старую квартиру Сергеевых, куда приехала и моя мама, пришлось взять и нашу маленькую дочку Полину.
- Ах, ты моя девочка, - Мария Ермолаевна ласкала льнущую к ней малышку, - как я по тебе соскучилась!
Юра при этих словах матери как-то странно поглядел на меня и пошел курить на лестницу. Я вышел за ним.
- Я не ревную, ты не подумай, - сказал он, зажимая зубами сигарету, - просто…просто… я попробую объяснить… Вот чувство было такое, что не хватает тепла, человеческой доброты, которой уже вкусил когда-то, но забыл, когда и где. И вдруг вижу, где и кто источник этой доброты – собственная мать. За этими проклятыми служебными делами забыл, что главное, а что второстепенное.
С тех пор Юра стал постоянно бывать у матери, а потом попросил моего водителя, который отвозил Марье Ермолаевне продуктовый набор, передать мне, что он берет продовольственную проблему на себя. Я, конечно, не переставал ездить к ней, но мне стало спокойнее за эту женщину, которая в последние годы снова обрела родного сына и материнское счастье."
Гасан Мирзоев, "Мой завет", 2007, стр. 20-24.
Вот рассказ, в той же книге, о том, что, продав ставшую почему-то 3-хкомнатной из 4-хкомнатной (см. ранее по тексту) квартиру в Баку и приехав в Москву, Мирзоев купил квартиру в "обычной пятиэтажке" в Щелково (а его давний друг перегнал ему из Баку в Москву его машину "Жигули" 11-й модели).
" Квартира, которую я смог найти в Подмосковье в обмен на нашу бакинскую жилплощадь, была не только не обустроена, но и не оформлена до конца. Мои еще жили в родовом гнезде, а хозяева Щёлковской «трёшки» паковали сумки и коробки как улитки, медленно и чинно. Да и не в этом дело. Мне нужно было в ближайшие дни построить тут, в столице, фундамент моей дальнейшей судьбы. Тут не до езды на перекладных. В Москве, чтобы находиться в центре событий, и жить нужно в центре города. Ну, по крайней мере, так было в те далекие годы начала перестройки.
...
Со следующего же дня я занялся двумя глобальными жизненно важными проблемами. Первая – трудоустройство. Вторая – обустройство жизни. Если говорить о том, что взамен просторной трехкомнатной квартиры в Баку мне предложили только эту обычную пятиэтажку в подмосковном городке, то я снова начну качать головой и тосковать. Правда, квартира нашлась быстро. Машину мою «Жигули» 11-й модели перегнал мой друг, таксист Робик Самедов, ныне уже покойный. У этого замечательного человека выросли достойные дети! Акиф Самедов – лейтенант милиции, Яшар прошел Чечню, боевой капитан Российской армии. Я по-настоящему дружил с их отцом, и горжусь, что его дети решили взять с меня пример при выборе своих профессий. "
Гасан Мирзоев, "Мой завет", 2007, стр. 11-12.
А вот эпизод о том, как переехала в Москву семья Мирзоева:
" Но ездить в Москву по делам было невесело и на машине. Позже, сдав эту квартиру в Щелково, я получил уже через Госарбитраж Москвы московское жилье. Вот тогда появилась возможность позвать семью. Я совсем истосковался по детям, а они по мне. Их сказочный лепет в телефонной трубке доводил меня до слез. Но надо было крепиться и наутро опять идти решать программу, так сказать, максимум.
- Людмила, - говорил я жене в трубку, - я не могу заниматься обустройством жилья. Слава богу, квартирный вопрос решился, но мне кажется, что очаг и гнездо, это, всё-таки, по части женщины. Давай-ка собирай чемоданы. Но обязательно переговори с мамой. Она должна дать свое предварительное согласие на то, что переедет к нам. Возьми с нее обещание. Я знаю, если она пообещает, то никогда не отступится от своих слов, такой у нее характер.
- А где она будет жить? – спрашивала жена с подтекстом.
- Слушай, - начинал кипятиться я, - где я скажу, там и будет жить. То есть, где она захочет. А советская власть тут пока без жилья никого не оставляет. Решим все проблемы, только привези детей и возьми слово с мамы.
Конечно, я понимаю, что уже тогда привязанность моя к супруге несколько ослабла, но в таких делах виноваты всегда оба, а точнее, никто не виноват – время виновато, потому что время меняет всех нас. И мы перестаем узнавать друг друга, перестаем быть такими, какими нас полюбили когда-то наши близкие. Мама переехала к нам только после моего возвращения из командировки в США.
Да и переезд моей семьи в Москву состоялся позже, я уже работал и работал совсем не там, где меня ждали в эти бесцветные февральские дни. В тот же вечер, немного отогревшись, но ещё не успев спуститься в ресторан гостиницы «Минск» чтобы поужинать, я позвонил дежурному секретарю Людмилы Алексеевны Стешенко и доложил о своем приезде, оставив координаты и номер телефона. Будущая руководительница позвонила мне через несколько минут."
Почему Мирзоеву было "невесело ездить на машине из Щелково в Москву", когда он жил в Москве у Марии Ермолаевны, Мирзоев не говорит. Это уже очень мелкие детали - по сравнению с нестыковками между вышеописанными эпизодами переезда и описанием тех же ключевых событий - переезд самого Мирзоева и переезда в Москву его первой жены Людмилы и детей Гульнары и Бориса - за 8 лет до того, в книге издания 1999 года "Ощущение справедливости".
* * *
А в 1999, когда было еще 13 лет как Мирзоев переехал из Баку в Москву, он описывал тот же самый эпизод таким образом.
Книга "Ощущение справедливости", стр. 125-127.
"Мой переезд с семьей в Москву был почти стихийным. Мы толком не знали, где мы остановимся, как будем устраиваться.
Моя дочь, Гуля - внучка железнодорожника, боялась вокзалов. Она дрожала и шарахалась от любого движущегося предмета, как котенок. Она никак не соглашалась перепрыгнуть из тамбура на перрон, пришлось мне протянуть руки и перенести ее. Я запомнил ее огромные испуганные глаза над моим лицом.
- Ну, все, приехали, - успокоил я, опуская ее на наши чемоданы и узлы. - Сторожи.
- Не уходи, - взмолилась она.
Было пасмурное утро тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Шел мелкий дождь, холод пробирал до костей, мы не были готовы к такой встрече.
Да и встречи никакой не было. Я обогнул арку и вошел в здание вокзала. Кругом ремонт, строительные леса стояли посреди кассового зала. Я отыскал окошко с надписью "Справка". Чуть ли не бронированное стекло с тремя маленькими дырочками отделяло меня от понурой нечесаной работницы.
- Девушка, скажите, какие гостиницы есть поблизости. Недорогие.
- Я вам не справочное бюро! - раздалось в ответ.
Я удостоверился, снова прочитав надпись.
- А кто же?
- Даем справки только о рейсах. Звоните о гостиницах по ноль девять.
Еще час я искал автомат, купив парочку телефонных жетонов. Оказалось, что ни один автомат не работает. Мне пришлось вернуться за своими. Жена укоряюще посмотрела:
- Детей угробишь.
- Пойдемте в помещение, там есть кресла.
Мы переместили вещи и детей в зал ожидания. Правда, все сиденья были заняты, и казалось, что люди здесь - живут. Живут давно и еще долго будут жить на этих красных и желтых трамвайных пластиковых креслицах, загнутых по бокам так, чтобы невозможно было на них спать, вытянувшись вдоль.
Я пошел снова к окошку "Справка".
- Извините, склоняясь к дырочкам, проговорил я, - а вы не посоветуете гостиницу, мы с детьми переезжаем, нам бы где-то пока остановиться...
- Сначала думать надо, а потом детей тащить. Теперь ходят, на детях спекулируют, и все в Москву прут.
Я ничего не мог произнести в ответ.
Неожиданно почувствовал на своей спине чью-то теплую ладонь. Хоть и в пальто был драповом, а тепло почувствовал. Обернувшись, я увидел пожилую, но еще не похожую на старушку, женщину. Она была крупной, высокой, худой.
- Сынок, ты с семьей?
Я указал на своих:
- Мы из Баку.
- Надолго?
Я пожал плечами:
- На работу.
- По строительной части? Или торговля? - насторожилась она.
- Я юрист, меня пригласили работать в Москве, но с квартирой пока вопрос не решен.
Почему-то я рассказывал ей о себе с такой легкостью, словно за тем и приехал в Москву - с ней поговорить. Прямо жажда какая-то проснулась: выложить все о себе этой москвичке.
- Юрист! А сможешь в Москве-то?
Она наклонила голову и улыбнулась. Ее мохеровая, пушистая шапка осветилась сиреневым цветом. В стеклянные стены зала проник крохотный, жалкий лучик солнца. Начиналась новая жизнь.
Мария Ермолаевна подошла со мной к жене, наклонилась, то ли к ней, то ли к детям, и спросила:
- Не хотите ли у меня остановиться? - и тут же добавила смущенно. - Плату небольшую возьму, плюс коммунальные.
Жена с надеждой посмотрела на нашу новую, Б-гом посланную, знакомую. Сговорились быстро. Жила Мария Ермолаевна на улице Менжинского, в небольшой квартире. И, кажется, мы с ней с первого взгляда привязались друг к другу так сильно, словно было в нас что-то родственное.
А плата...
Да не стала она брать с нас платы. Но за доброту ее, за материнскую заботу о моей семье считаю себя ее вечным должником, и долг этот стараюсь отдавать этой щедрой духом русской женщине.
Шесть месяцев мы жили у нее. Потом мне дали квартиру."
Есть еще два пунктика сравнения между описаниями в книгах 1999-го и 2007-го годов.
Первый. Был ли кто из знакомых или родственников у Гасана Мирзоева на момент его приезда в Москву, и можно ли было попросить хотя бы одну ночь провести у этих знакомых или родственников, чтобы не бегать и не искать гостиницу, "спонтанно" приехав на железнодорожный вокзал с женой, двумя детьми, чемоданами и узлами (1999).
Упоминания о таких родственниках в варианте 1999 года нет, в книге 1999 года при описании эпизода приезда создается атмосфера отчаяния.
Еще раз повторяю отрывок из книги 1999 года, описание приезда в Москву.
"
Книга "Ощущение справедливости", стр. 125-127.
"Мой переезд с семьей в Москву был почти стихийным. Мы толком не знали, где мы остановимся, как будем устраиваться.
Моя дочь, Гуля - внучка железнодорожника, боялась вокзалов. Она дрожала и шарахалась от любого движущегося предмета, как котенок. Она никак не соглашалась перепрыгнуть из тамбура на перрон, пришлось мне протянуть руки и перенести ее. Я запомнил ее огромные испуганные глаза над моим лицом.
- Ну, все, приехали, - успокоил я, опуская ее на наши чемоданы и узлы. - Сторожи.
- Не уходи, - взмолилась она.
Было пасмурное утро тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Шел мелкий дождь, холод пробирал до костей, мы не были готовы к такой встрече.
Да и встречи никакой не было. Я обогнул арку и вошел в здание вокзала. Кругом ремонт, строительные леса стояли посреди кассового зала. Я отыскал окошко с надписью "Справка". Чуть ли не бронированное стекло с тремя маленькими дырочками отделяло меня от понурой нечесаной работницы.
- Девушка, скажите, какие гостиницы есть поблизости. Недорогие.
- Я вам не справочное бюро! - раздалось в ответ.
Я удостоверился, снова прочитав надпись.
- А кто же?
- Даем справки только о рейсах. Звоните о гостиницах по ноль девять.
Еще час я искал автомат, купив парочку телефонных жетонов. Оказалось, что ни один автомат не работает. Мне пришлось вернуться за своими. Жена укоряюще посмотрела:
- Детей угробишь.
- Пойдемте в помещение, там есть кресла.
Мы переместили вещи и детей в зал ожидания. Правда, все сиденья были заняты, и казалось, что люди здесь - живут. Живут давно и еще долго будут жить на этих красных и желтых трамвайных пластиковых креслицах, загнутых по бокам так, чтобы невозможно было на них спать, вытянувшись вдоль.
Я пошел снова к окошку "Справка".
- Извините, склоняясь к дырочкам, проговорил я, - а вы не посоветуете гостиницу, мы с детьми переезжаем, нам бы где-то пока остановиться...
- Сначала думать надо, а потом детей тащить. Теперь ходят, на детях спекулируют, и все в Москву прут.
Я ничего не мог произнести в ответ.
Неожиданно почувствовал на своей спине чью-то теплую ладонь. Хоть и в пальто был драповом, а тепло почувствовал. Обернувшись, я увидел пожилую, но еще не похожую на старушку, женщину. Она была крупной, высокой, худой.
- Сынок, ты с семьей?
Я указал на своих:
- Мы из Баку.
- Надолго?
Я пожал плечами:
- На работу.
- По строительной части? Или торговля? - насторожилась она.
- Я юрист, меня пригласили работать в Москве, но с квартирой пока вопрос не решен.
Почему-то я рассказывал ей о себе с такой легкостью, словно за тем и приехал в Москву - с ней поговорить. Прямо жажда какая-то проснулась: выложить все о себе этой москвичке.
- Юрист! А сможешь в Москве-то?
Она наклонила голову и улыбнулась. Ее мохеровая, пушистая шапка осветилась сиреневым цветом. В стеклянные стены зала проник крохотный, жалкий лучик солнца. Начиналась новая жизнь.
Мария Ермолаевна подошла со мной к жене, наклонилась, то ли к ней, то ли к детям, и спросила:
- Не хотите ли у меня остановиться? - и тут же добавила смущенно. - Плату небольшую возьму, плюс коммунальные.
Жена с надеждой посмотрела на нашу новую, Б-гом посланную, знакомую. Сговорились быстро. Жила Мария Ермолаевна на улице Менжинского, в небольшой квартире. И, кажется, мы с ней с первого взгляда привязались друг к другу так сильно, словно было в нас что-то родственное.
А плата...
Да не стала она брать с нас платы. Но за доброту ее, за материнскую заботу о моей семье считаю себя ее вечным должником, и долг этот стараюсь отдавать этой щедрой духом русской женщине.
Шесть месяцев мы жили у нее. Потом мне дали квартиру."
Вопрос - почему нужно было "гробить детей", почему нужно было метаться от "Справки" с ее хамской и "нечесаной" работницей к автоматам, потом опять к "Справке", сажать жену и детей с узлами и чемоданами (27-летнюю женщину и девочку 10 лет) в неудобный, негигиеничный (шел ремонт) и, возможно, небезопасный (много людей спало в зале ожидания, впечатление, что конструкция скамеек была предназначена для создания некомфортных условий для бомжей) вокзальный зал ожидания.
Когда у Гасана Мирзоева не только были в Москве близкие родственники (2007), но и они настаивали, чтобы он у них пожил?
"
Жили тогда в
Москве и родственники мамы:
дядя Илюша Шамилёв с семьёй:
женой Анной Григорьевной и
детьми Володей и Мариной. Дядя Илюша приходился моей маме двоюродным братом, но с
самого детства он был очень близок и дорог мне, я всегда с ним советовался,
особенно в последние его годы. Он – ветеран Великой отечественной войны,
проработал в Москве более 50 лет, прожив 94, а до 2002 года он каждый год
принимал участие в параде ветеранов на Красной площади. Несмотря на уговоры
тёти Ани, как я называл его жену, я решил их не беспокоить своим приездом, так
как Володя, их сын, женился, и у него к тому моменту уже было двое дочерей."Одно дело - не беспокоить родственников приездом в смысле жить у них долгое время и совсем другое - не попросить у гостеприимных родственников крова всего на одну ночь, приехав в Москву зимой на поезде с молодой женой и детьми, включая девочку, которая, проведя ночь на вокзале могла простудиться, заразиться и т.д. ("угробишь детей").
Зачем нужен был театр с обиванием порога "Справки" с хамской "нечесаной" (имеется в виду все же ночь) работницей, беготня по телефонам-автоматам и размещение жены и детей на грязном и небезопасном железнодорожном вокзале (1999), когда все, что Мирзоеву тогда нужно, было такси, чтобы довезти его и его семью до дома двоюродной тетки Мирзоева, "тети Ани" (2007) и попросить ее приютить Мирзоева, его жену и детей на ночь - что она бы с радостью сделала, учитывая, что она его сама приглашала и зазывала (2007)?
И второй пункт - зачем нужно было мучить семью и особенно 10-летнюю дочь Гульнару поездом, которого она, по словам любящего отца, панически боялась (1999), когда у Гасана Мирзоева была машина Жигули 11-й модели, в которой места бы хватила на всю семью, узлы и чемоданы, и в которых можно было бы комфортно доехать до Москвы (2007)?
* * *
Сравним показания.
Описание Гасаном Мирзоевым своего приезда на работу в Москву в феврале 1986 года.
№№
|
Детали
|
«Ощущение справедливости», 1999
|
«Мой завет», 2007
|
1.
|
Приехал в Москву работать
один или с первой женой и детьми
|
С женой и детьми
|
Один
|
2.
|
К переезду готовился или переезд был спонтанный
|
Спонтанный, приехал в Москву с женой и детьми поездом,
не заказав номера в гостинице и не зная, где его можно заказать
|
Готовился – продал квартиру в Баку, перевез жену и
детей жить к маме, купил квартиру в Щелково, перегнал туда машину, заказ себе
номер в гостинице «Минск» с видом на улицу Горького
|
3.
|
Каким видом транспорта
приехал(и)
|
Поездом
|
Самолетом
|
4.
|
Чем запомнился переезд
|
Дочь Гуля, внучка железнодорожника, боялась
поездов.
Ремонтом на ж-д вокзале в Москве.
Желто-красными пластиковыми креслами в зале
ожидания ж-д вокзала в Москве, чтобы нельзя было на них спать бомжам
Хамством, ксенофобией и отказом в помощи нечесаной
сотрудницы «Справки» на вокзале.
Отчаянием жены, приехавшей в незнакомый город в
холодное время года с детьми без заранее организованного жилья
|
Ледяной жижей в аэропорту, в которой утопали ноги,
Задиранием цен и ксенофобией таксиста, везшего из
аэропорта в Москву
Как селился к гостиницу с окнами на улицу Горького
Как устал и поспал в номере гостиницы
Как пошел ужинать в ресторан внизу гостиницы «Минск»
|
5.
|
Кто такая Мария Ермолаевна
|
Незнакомая женщина, с
которой познакомился на вокзале
|
Давняя подруга матери, приезавшая
гостить к матери в Баку задолго до приезда Мирзоева в Москву, знавшая
Мирзоева и любившая его как сына и обидившаяся, что он не сообщил о приезде в
Москву и поселился в гостинице
|
6.
|
Муж Марии Ермолаевны
|
Отсутствует упоминание
|
Константин Павлович
|
7.
|
Сын Марии Ермолаевны
|
Отсутствует упоминание
|
Юра, сотрудник КГБ, забыл
родителей, не приезжал к ним, не звонил, не помогал, помогал им.
Мирзоев познакомился с Юрием
только после женитьбы на второй жене Зине (примерно 1995 год, через 9 лет
после приезда в Москву).
Юрий напоминал Мирзоеву
Феликса из Нью-Йорка (познакомился с Феликсом в 1991-1993 годах во время
командировки с «секретной миссией» в Нью-Йорк,
Юрий уверился в доброте
своей матери, когда увидел, как она ласкает маленькую дочь Мирзоева Полину от
второй жены (год рождения 1996, через 10 лет после приезда Мирзоева в Москву),
Юрий, под влиянием наблюдения
матери с младшей дочерью Мирзоева Полиной изменил отношение к матери
Юрий стал заботиться о
родителях и попросил Мирзоева больше не возить Марии Ермолаевне продуктовые
заказы, т.к. сам будет это делать, под влиянием Мирзоева
|
8.
|
Фамилия Марии Ермолаевны
|
Отсутствует упоминание
|
Сергеева
|
9.
|
Где жила сама Мария
Ермолаевна, пока Мирзоев снимал у нее жилье
|
Отсутствует упоминание
|
Вместе с мужем спала на
кухне, отдав Мирзоеву единственную комнату
|
10.
|
Плата за жилье Марии Ермолаевны
|
Мария Ермолаевна запросила «небольшую плату» плюс
коммунальные услуги за проживание 4-х человек на улице Менжинского, в центре
Москвы, но потом передумала и не брала семьи Мирзоева «ни копейки» в течение
нескольких месяцев, пока им не дали квартиру и они не переехали
|
Мария Ермолаевна слышать не хотела ни о какой
плате, т.к. Мирзоев был сыном близкой подруги, и даже переместилась с пожилым
мужем спать на кухню, чтобы освободить Мирзоеву комнату
|
11
|
Кто послал Мирзоеву Марию
Ермолаевну
|
Б-г
|
Мама
|
12
|
Как впервые познакомился с Марией Ермолаевной
|
Положила «теплую руку» на его спину в драповом
пальто на вокзале в Москве, когда он привез туда жену и двоих детей без
предварительной организации жилья, «Справка» отказалась помочь дать
информацию о гостиницах и он и жена сидели в зале ожидания на вокзале с двумя
детьми в отчаянии.
Теплую руку Марии Ермолаевны Мирзоев почувствовал
через драповое пальто
|
Приехала к маме в Баку, когда он был еще юношей
.
|
13
|
Время года во время приезда
|
Холодное (драповое пальто на
Мирзоеве, сиреневая мохеровая шапочка на Марии Ермолаевне)
|
Февраль, холодно и слякоть
|
14
|
Где была первая жена и дети, когда Мирзоев приехал
в Москву на работу
|
Вместе с Мирзоевым
|
Жили у мамы Мирзоева в Баку, т.к. Мирзоев продал
свою 4-хкомнатную или 3-хкомнатную (упоминается и так, и так) квартиру в
Баку, чтобы купить вместо нее квартиру в «обыкновенной пятиэтажке» в Щелково
|
15
|
Когда первая жена и дети
приехали в Москву к Мирзоеву
|
Вместе с Мирзоевым
|
Когда Мирзоев сдал
государству квартиру в «обыкновенной пятиэтажке» в Щелково, получил взамен квартиру
и переехал в нее от Марии Ермолаевны.
До переезда детей в Москву
тосковал по детям, слыша их голоса по телефону.
Перевез жену в Москву только
для того, чтобы она обустраивала для него жилье. Потребовал от жены, чтобы она взяла с
матери Мирзоева обещание переехать в Москву, что вызвало трения с женой.
Сказал жене, что его мать
будет жить там, где он скажет, вне зависимости от ее мнения.
|
16.
|
Были ли в Москве знакомые или родственники, у
которых можно было бы остановиться
|
Отсутствует упоминание
|
Есть, двоюродный брат матери и его жена
|
17
|
Приглашали ли знакомые или
родственники Мирзоева остановиться у них
|
Отсутствует упоминание
|
Да
|
.
Ну, и что Вам теперь рассказать про Магадан?
Сравнение художественного свиста Григория Евдаева - Гасана Мирзоева в двух его книгах, только лишь об одном поворотном моменте его жизни, о приезде, его и его семьи, в Москву на работу в 1986 году, говорит о том, что этот человек ВСЁ ВРЕМЯ ВРЁТ.
Причем врет он намеренно, красочно, бесстыдно и цинично.
Не обращая внимания на чувства собственных детей - на то, что они могут прочитать эти две книги и спросить - папа, что же ты врешь здесь (или здесь)? Которые ЗНАЮТ, кто, когда и как приехал - или не приехал - в Москву.
Которых он ЛИБО оставил в Баку с бабушкой и мамой в феврале 1986 года (2007) и которые тосковали по отцу (2007) - ЛИБО взял с собой на поезде (1999), но не почесался подумать о жилье для жены и детей (1999), хотя в описании варианта приезда в Москву только одного себя-любимого (2007), для себя первым делом заказал гостиницу с окнами, выходящими на улицу Горького (2007), поспал и отправился "вниз в ресторан" (2007).
ОБОИХ вариантов быть НЕ МОЖЕТ.
Но получается, что дети Мирзоева и его родственники, сослуживцы и знакомые по Баку и Москве, которые ЗНАЮТ, что Мирзоев ВРЕТ в своих книгах - по крайней мере в эпизоде описания, как он и его семья приехали в Москву - и МОЛЧАТ.
Так зависят от Мирзоева?
Или так его "уважают", что не смеют указать на это пальцем?
И гордятся, что за вранье папе выдают одну литературную премию за другой?
И в том, и в том варианте Мирзоев впечатляет читателя яркими запоминающимися деталями, которые якобы "врезались ему в память", причем в эмоциональную память.
Он рассказывает о своей тоски отца по детям (2007), о своей ссоре с женой, не желающей брать с собой свекровь в Москву (2007), свой ультиматум жене, что только он решает, приедет его мать жить с ними в Москву или нет, а жене он отводит только заботу о детях и привозит ее в Москву, потому что ему некогда обустраивать только что полученное жилье (и ему некому готовить, т.к. от Марии Ермолаевны, якобы бесплатно мечущей ему на стол как сыну близкой подруги, он уже съехал).
Он говорит, что незнакомую женщину Марию Ермолаевну послал ему, его жене и его детям, на железнодорожном вокзале в Москве еврейский "Б-г" (1999) - потому что она приютила его семью, когда ей некуда было деться на вокзале во враждебной Москве, где первое столкновение с московскими службами оставило впечатление (1) нечесаной служащей, (2) хамства и (3) ксенофобии.
Он описывает, как запомнилось ему лицо его десятилетней тогда дочери Гульнары, которая "как котенок", боялась поездов, боялась слезать из тамбура по лестнице на перрон, и ему потребовалось ее снимать на руках. Эти эмоциональные детали рисуют портрет любящего отца, который не может расстаться со своими детьми и женой и везет их спонтанно в Москву, не успев даже заказать гостиницу - и "Б-г" посылает ему на вокзале добрую русскую женщину Марию Ермолаевну, после того, как злая нечесаная русская женщина в "Справке" его обхамила.
Но и описывая свою якобы спасительницу, добрую русскую женщину Марию Ермолаевну, Гасан Мирзоев описывает ее как ксенофобку - только более вежливую, чем злая нечесаная русская женщина в "Справке".
Добрая русская женщина Мария Ермолаевна, посмотрев на смуглокожего, черноглазого и черноволосого Гасана Мирзоева, с женой, двумя детьми, узлами и чемоданами, и узнав, что он приехал в Москву работать, тут же озабоченно спрашивает - не связан ли он со строительством или торговлей.
Это красноречивый намек на "расовое профилирование" доброй русской женщины Марии Ермолаевны, презюмировавшей, говоря языком права, что смуглый черноволосый и черноглазый человек, прибывший в Москву с семьей, узлами и чемоданами, не заказавший заранее гостиницу и не знающий, как это заранее сделать - может работать либо как строительный разнорабочий, либо торговать фруктами на базаре.
Когда Гасан Мирзоев якобы цитирует свой подчеркнутый ответ доброй женщине-ксенофобке Марии Ермолаевне, что его "пригласили" работать юристом в Москву, и тогда добрая женщина-ксенофобка не унимается, спросив 39-летнего (весьма взрослого на вид) мужчину, отца двоих детей, старшей было уже 10 лет - а "справится ли он", как первоклассника.
Гасан Мирзоев прямо-таки упивается своим описанием русских как либо хамских ксенофобов, либо вежливых ксенофобов. Об этом будет отдельная статья, таких примеров в книге масса.
В то же самое время другой книге, 8 лет спустя, где уже всё поменялось, как в параллельной реальности, где Гасан Мирзоев уже прилетел, а не приехал на поезде, прилетел один, а не приехал с семьей, и где он едет на такси из аэропорта, ксенофобия опять присутствует.
На этот раз, русский таксист спрашивает смуглого, черноглазого и черноволосого приезжего, не овощами-фруктами ли он приехал торговать - почти точь-в-точь как в книге 1999 года об этом у него интересовалась добрая женщина-ксенофобка-спасительница Мария Ермолаевна, которая в книге 2007 года уже близкая подруга мамы, знала его с детства, приезжала к ним в Баку, "ему как мать" и обиделась, что он не сообщил о приезде.
При этом он поминает "Б-га", испуганные глаза дочери (1999), цитирует Омара Хайяма о чести, и что у подлеца нельзя принять лекарства, а от мудреца можно принять и яд (2007).
Врать перед лицом друзей, сослуживцев, детей - зная, что они ТАК от тебя материально зависят, должностями, квартирами, деньгами, учеными степенями, карьерами - что ты можешь говорить и делать ВСЁ, ЧТО УГОДНО - они НЕ ПИКНУТ.
Но для меня урок из эпизода с приездом в Москву на работу в 1986 году в двух книгах Гасана Мирзоева очень простой.
Этот человек на деле доказал свою способность нагло, изобретательно, бесстыдно и цинично врать.
Единожды солгав, человек может утратить доверие.
Только в этом одном эпизоде Гасан Мирзоев солгал во множестве деталей. Взаимоисключающих деталей.
Давящих на эмоции читателя деталей.
Деталей, призванных создать - ложный - образ добродетельного и любящего, религиозного и заботливого отца и мужа.
Урок из этого эпизода простой - Гасану Мирзоеву нельзя верить.
Ни в чем.
Что бы он и когда бы он ни говорил.
No comments:
Post a Comment